Секционный зал номер четыре. Страница 2

«Помоги мне! — кричу я пляжному красавчику, который, возможно интерн, а то и вообще студент. — Помоги мне, пожалуйста!»

Мои губы даже не дрожат.

Его лицо удаляется, завязка больше не щекочет меня, и весь этот белый свет струится в мои беспомощные глаза, которые не могут ни закрыться, ни отвернуться, проникает в мозг. Ощущение отвратительное, словно тебя насилуют. «Я ослепну, если придется долго смотреть в этот свет, — думаю я, — и это будет счастье».

БАЦ! Опять удар клюшки для гольфа по мячу, но не столь четкий. Хорошего результата ждать не приходится. Мяч в воздухе… но отклоняется в сторону… отклоняется от …отклоняется к…

Черт!

Я по уши в дерьме.

Другое лицо попадает в мое поле зрения. Белый халат вместо зеленого, над ним копна нечесаных рыжих волос. С ай-кью по первому взгляду просто беда. Конечно же, это Расти. На лице широкая тупая улыбка, я называю ее школьной улыбкой, уместная для парня с татуировкой на здоровенном бицепсе: «СРЫВАЮ ЛИФЧИКИ».

— Майкл! — восклицает Расти. — Парень, ты прекрасно выглядишь! Это такая честь! Спой для нас, большой мальчик! Порадуй своим сладеньким голоском!

Откуда-то сзади раздается голос дока, холодный, по всему чувствуется, что кривляние Расти даме надоело.

— Прекрати, Расти, — затем, обращаясь к кому-то еще. — Как все вышло, Майк?

Майк — это первый голос, напарник Расти. Ему определенно не нравится работать с человеком, который хочет стать Эндрю Дайсом Клеем, когда вырастет.

— Его нашли на четырнадцатой лунке «Дерри». Не на самом поле, в кустах. Если бы он играл один, если бы идущие следом игроки не увидели его ногу, торчащую из кустов, муравьи обглодали бы беднягу до костей.

В голове опять раздается этот звук: «БАЦ!» — только на этот раз его сопровождал другой, куда менее приятный: шуршание кустов, в которых я шебуршусь крюком клюшки. Должно быть, на четырнадцатой лунке. Все знают эти кусты. Увитые плющом и…

Расти все всматривается в меня, с неподдельным интересом. Его интересует не смерть, а мое сходство с Майклом Болтоном. Да, конечно, я в курсе, не раз и не два пользовался этим в общении с клиентками. В остальном никакого проку. А в сложившихся обстоятельствах… Боже.

— Кто подписал сопроводиловку? — спрашивает женщина-врач. — Казалян?

— Нет, — отвечает Майк, несколько мгновений смотрит на меня. Старше Расти лет на десять. Черные волосы, тронутые сединой. Очки. Как такое может быть? Почему никто из этих людей не видит, что я не труп? — Среди тех четверых, что нашли его, был врач. Его подпись на первой странице… видите?

Шорох бумаг.

— Господи, Дженнингс. Я его знаю. Проводил Ною диспансеризацию, когда ковчег вынесло на склон Арарата.

По лицу Расти видно, что шутка ему непонятна, но он все равно ржет, как лошадь. Меня обдает запахом лука, а если я улавливаю запах лука, значит — дышу. Должен дышать, не правда ли? Если только…

Прежде чем я успеваю закончить мысль, Расти наклоняется ниже и во мне просыпается надежда. Он что-то заметил! Что-то заметил и собрался сделать мне искусственное дыхание. Рот в рот. Благослови тебя Господи, Расти! Господи, благослови Расти и его луковое дыхание!

— НО глупая улыбка не меняется, и вместо того, чтобы приложить свои губы к моим, его рука скользит по моей челюсти. А теперь он зажимает ее между большим и остальными пальцами.

— Он живой! — кричит Расти. — Он живой и сейчас споет для клуба поклонников Майкла Болтона из секционного зала номер четыре.

Пальцы сжимаются сильнее, я даже чувствую боль, очень слабую, как при новокаиновой блокаде, начинают двигать челюсть вверх-вниз, зубы щелкают.

— Если она жесто-ока, она ничего не видит, — поет Расти отвратительным, напрочь лишенным мелодичности голосом, от которого голова Перси Следжа просто бы взорвалась. Мои зубы сжимаются и разжимаются, следуя грубым движениям его руки, мой язык поднимается и падает, как дохлая собака, качающаяся на волнах.

— Прекрати! — рявкает на него женщина-врач. Она шокирована до глубины души. Расти, похоже, это чувствует, но не прекращает своего занятия. Теперь его пальцы щипают мои щеки. Мои замороженные глаза по-прежнему смотрят верх.

— Повернись спиной к лучшему другу, если…

А вот и она, женщина в зеленом халате, завязки шапочки болтаются на спине, как у сомбреро Малыша Сиско, на лбу челка, лицо миловидное, но строгое, не красавица, однако посмотреть есть на что. Хватает Расти одной рукой, ногти коротко подстрижены, и оттаскивает от меня.

— Эй! — негодует Расти. — Не трогайте меня!

— Тогда ты не трогай его, — в голосе слышна злость, двух мнений тут быть не может. — Ты достал меня своими идиотскими шуточками, Расти. Еще раз что-нибудь выкинешь, я напишу докладную.

— Давайте все успокоимся, — вмешивается пляжный красавчик, ассистент дока. В голосе тревога, словно он боится, что его шефиня и Расти прямо сейчас вцепятся друг другу в горло. — Просто поставим точку.

— Почему она цепляется ко мне? — Расти еще пытается возмущаться, но на самом деле жалобно скулит. Потом обращается к доку. — Почему вы такая злая? У вас месячные или что?

Док (с отвращением): «Уберите его отсюда».

Майк: «Пойдем, Расти. Нам надо расписаться в журнале.

Расти: «Да. И глотнуть свежего воздуха».

Я все слышу, как по радио.

По удаляющимся шагам понимаю, что они идут к двери. Расти, сильно обиженный, напоследок советует доку надевать на грудь табличку, чтобы все знали, в каком она настроении. Мягкие подошвы чуть шуршат по кафельным плиткам, но внезапно этот звук сменяется другим шуршанием, шуршанием кустов, которые я гну клюшкой в поисках моего чертова мяча. Где он, он же не мог закатиться далеко, Господи, как я ненавижу четырнадцатую, со всеми этими кустами, тут немудрено нарваться и на…

И в этот момент меня кто-то кусает, не правда ли? Да, я уверен, что так и было. В левую ногу, повыше высокого белого носка. Раскаленная игла боли, сначала в одной точке, потом боль растекается по телу…

…и небытие. Да того момента, как я очухиваюсь на каталке, в резиновом мешке, застегнутом на молнию, и слышу Майка(«Куда, они говорят, его?») и Расти («В четвертый, я думаю. Да, в четвертый»).

Мне хочется думать, что меня укусила змея, но, может, потому, что я вспомнил о них, когда искал мяч. Возможно, это было насекомое, я же помню только боль, да и потом, какое это имеет значение? Беда в том, что я жив, а они об этом не подозревают. Разумеется, мне не повезло. Я знаю доктора Дженнингса, помнится, говорил с ним, когда обошел их четверку на одиннадцатой лунке. Очень милый человек, но рассеянный, старый. И этот старикан объявил меня мертвым. Потом Расти, с его пустыми зелеными глазами и дебильной улыбкой, объявил меня мертвым. Женщина-врач, мисс Малыш Сиско, еще не взглянула на меня, как положено. Когда взглянет, возможно…

— Ненавижу этого кретина, — говорит она, как только дверь закрывается. Теперь нас трое, только мисс Малыш Сиско, разумеется, думает, что двое: я не в счет. — Почему мне всегда приходится иметь дело с кретинами, Питер?

— Не знаю, — отвечает мистер Мелроуз Плейс, — но Расти — особый случай, даже среди знаменитых кретинов. Ходячая атрофия мозга.

Она смеется, что-то звякает. За звяканьем раздаются звуки, пугающие меня до смерти: кто-то перебирает стальные инструменты. Мужчина и женщина слева от меня, я их не вижу, но знаю, что они делают: готовятся к вскрытию. Готовятся разрезать меня. Собираются вырезать сердце Говарда Коттрелла и посмотреть, лопнула ли стенка или забился клапан.

«Моя нога! — кричу я в собственной голове. — Посмотрите на мою ногу! С ней проблемы — не с сердцем!

Возможно, мои глаза хоть чуть-чуть, но могут перемещаться. Теперь я вижу, на самом краю поля зрения, длинный тонкий цилиндр из нержавеющей стали. Он похож на державку дантиста, только заканчивается не гнездом под сверло, а пилой. Откуда-то из глубокого подвала памяти, где мозг запасает информацию, которая может потребоваться лишь в том случае, когда играешь в «Риск» по телевизору, выплывает название. Пила Джигли. Используется для того, чтобы срезать верхнюю часть черепа. После того, как с тебя стянут лицо, на манер детской хэллоуинской маски, вместе с волосами.